Башня континуума. Владетель. Том 1 - Александра Седых

– Как ты мог меня не заметить? Придурок!

– Элементарно, ты для меня – пустое место.

– А ты для меня – редкостный придурок!

Терри зажмурилась, расслышав смачный звук оплеухи, которой Кит от души наградил младшего брата. О, как ей хотелось, чтобы они, наконец, поладили и вели себя, как полагается любящей родне. Ей действительно хотелось этого. Их бесконечные свары вгоняли ее в депрессию.

– Хватит все время бить меня по голове! У меня мозги вытекают через уши!

– Какие мозги, не сочиняй. У тебя мозгов, как у древесного дупла.

– Отвали! Придурок!

– Говорящее дупло.

– А ты – придурок!

Терри знала по печальному опыту, что они могут продолжать в том же духе очень долго, безобразно действуя ей на нервы.

– Кит, не надо бить брата по голове. И ты тоже прекрати, Дэнни. Ведь это благотворительное мероприятие, собранные деньги пойдут бедным маленьким детям, сиротам. Кит? Куда ты? Ну вот, он ушел.

– Пойдем, Терри, я тебя провожу до столика, – сказал Дэниэл.

– А твой брат?

– Ничего, думаю, твой припадочный муженек нас найдет.

Галантно взяв под руку, Дэниэл проводил Терезу в главный зал, украшенный гирляндами, и усадил за столик. На сцене в преддверии поэтических чтений оркестр играл нежную, лирическую мелодию. Официанты разносили шампанское и закуски: пряных устриц, жемчужно-серую икру, ломтики семги, атласно-розовую ветчину и желтые сыры. Дэниэл взял для них с Терезой по бокалу шампанского. К их столику стайкой потянулись нарядные, тоненькие, бледные, миловидные девушки, которые здоровались с Дэниэлом и восхищались его поэтическим даром. Через полчаса Терри стала всерьез опасаться, что обожаемый супруг остаток вечера проведет в баре, но он все же сумел выбраться оттуда. Пришел и одним холодным, как смерть, взглядом разогнал поклонниц младшего брата.

– Эх… ну куда же вы… славные девчушки. Я смотрю, ты у нас поэт, Дэнни. Настоящий поэт.

– Людям нравятся мои стихи, – сказал Дэниэл скромно.

– Женщинам?

– Да. Им тоже. Почему нет? Ведь они тоже люди, так?

– На самом деле, не тратя время на ерунду вроде стихосложения, можно добиться того же эффекта, помахав у них перед носом толстой пачкой денег, – сказал Кит с неприятной улыбкой.

– Я всегда думал, что это называется проституция.

– Лично я не вижу в проституции ничего зазорного, поросенок ты. Зазорно обманывать и выдавать проституцию за что-то другое, возвышенное и благородное. За любовь, к примеру.

Терри поняла, что на мужа уже начали действовать пять или шесть рюмок, наспех проглоченных в баре. Она осторожно потянула Кита за рукав пиджака, он сел, на мимолетное мгновение пошатнувшись. Терри разглядела в его серых глазах свое отражение и содрогнулась. Ах, почему она не надела лиловое. Глупая курица! Неудивительно, что муж бегает к любовнице. И, чтобы общаться с ней, ему наверняка не требуется спиртное.

– Дорогая, ты поела?

– Да, дорогой.

– А ты, Дэнни?

– Я буду антрекот.

Кит поманил официанта и велел принести два антрекота. В ожидании ужина он выпил еще рюмочку, потом взял салфетку и тщательно, будто хирург, готовящийся к операции, протер вилки, ножи и десертные ложки. Через три минуты официант, подобострастно изгибаясь, принес заказ и спин-трубку на серебряном подносе.

– Вас спрашивают, сэр. Лорд Торнтон, сэр.

Кит взял трубку и прижал к уху.

– Ричард, ты все еще на работе? Что с лифтами? Долго объяснять? Ну, попробуй вкратце.

Кит взял салфетку, достал ручку и, слушая Ричарда, нарисовал на салфетке нечто, напоминающее изумительной красоты распустившийся цветок, хотя в действительности это была сложная электрическая схема.

– Ясно. Искрит и перемыкает. Перемыкает и искрит. Да, я сам понял, это неопасно, разве туристы будут время от времени застревать в наших баснословно дорогостоящих лифтах, и нам придется вытаскивать их при помощи специальной техники и спасательных служб. Как думаешь, я смогу уволить Гофмана за саботаж?

Дэниэл тем временем разделался с антрекотом и бросал голодные, завистливые взгляды на тарелку старшего брата, не иначе, мечтая об экспроприации экспроприаторов. Кит перехватил его алчущий взор и подтолкнул к брату свою тарелку. Утробно урча и яростно сверкая зелеными, рысьими, чуть раскосыми глазами, Дэниэл набросился на еду. Кит тем временем заканчивал разговор.

– Да, буду дома около полуночи. Зайдешь? Отлично. И я тебя тоже лю…

Дэниэл уже успел опустошить тарелку. Кажется, он был все еще голоден, потому что стал поглядывать на тарелки ближайших соседей, но выяснилось, что ему пора на сцену, выступать.

– Я уверен, он проделывает все это с целью позлить меня, – сказал Кит, наблюдая, как младший брат, молодой, злющий, весь в черном, будто демон смерти и разрушения, поднимается на сцену. – Как будто недостаточно ему работы в той дрянной желтой газетенке.

Строго говоря, «Вестник Республики» трудно было назвать типичной желтой газетенкой, поскольку он являлся официальным печатным органом Народного Трудового Альянса. Это был неимоверно левый, вздорный, скандальный, популистский, экстремистский боевой листок, куда Дэниэл строчил длинные и вдохновенные статьи о скорой Революции и Низвержении Диктатуры.

– Дэниэл хоть понимает, что при настоящей диктатуре он бы и рта раскрыть не смел, не то что печататься в газете и выступать по Три-Ви с идиотскими революционными воззваниями, – пробормотал Кит под нос.

Терри смолчала. Она аккуратно читала редакционные статьи, написанные Дэниэлом для «Вестника», и смотрела его передачу по Три-Ви, пятнадцать минут после вечерних новостей по понедельникам. Она бы ни за что на свете не призналась в том мужу, но иногда ей казалось, что Дэниэл пишет и говорит на редкость правильные, толковые вещи. Устроить революцию, свергнуть диктатуру, отнять деньги у богатых и раздать их бедным, маленьким детям, сиротам. Как просто и как прекрасно! Вот ей, например, деньги не принесли счастья. Нисколько не принесли.

Кит быстро глянул на нее, и Терри с ужасом осознала, что последнюю фразу проговорила вслух, вернее, громко прошептала.

– Глупая ты курица, Тереза, – проговорил обожаемый муж желчно.

– Я…

– Да. Ты, Тереза, глупая курица.

– Ведь я…

– Знаю. Я уже все сказал тебе. Пей шампанское. Я заплатил за входные билеты двадцать тысяч империалов! С ума свихнуться! А ведь наш революционно настроенный поросенок наверняка прошел задарма.

– У Дэниэла эксклюзивная журналистская аккредитация от «Вестника Республики»…

Кит хмыкнул, наблюдая, как брат готовится выступать. Для ангела смерти он держался на редкость непринужденно, махал хорошеньким девушкам и знакомым, раскланивался, мелодично откашливался, и картинно встряхивал головой, отбрасывая льняные кудри на лилейное чело.

– Мне не нравится, когда ты меня называешь глупой курицей, – сказала Терри обидчиво.

– Да что ты.

– Я серьезно, Кит, это очень неприятно.

– Прости, дорогая, но, когда я вижу нечто, что выглядит, как глупая курица, и кудахчет, как глупая курица, как мне прикажешь это называть?

Терри поняла, что ей все равно не подыскать достойного ответа и замолчала. А Дэниэл закончил развлекать светскую публику пижонскими ужимками и широко улыбнулся, демонстрируя сахарной белизны ровные, крепкие, молодые зубы.

– Сейчас я прочту вам мое самое новое и лучшее стихотворение. Вообще-то, это отрывок из моей будущей поэмы. А поэма моя называется…

– Пожалуйста, только не «Смерть диктатуре», – шепотом взмолился Кит, закрывая лицо руками.

– Смерть! – крикнул Дэниэл, глядя на смокинги и вечерние платья, изумруды и сапфиры, шелка и жемчуг, на устриц, утиный паштет, ликеры, шампанское, на лощеных джентльменов и холеных дам, которые с легкостью могли позволить себе выложить двадцать тысяч империалов за билет на пустейшее светское мероприятие. – Смерть! Смерть диктатуре!

4

Поразительно, но в это же самое время еще один человек страстно и отчаянно считал, что диктатура заслуживает медленной, мучительной смерти. Правда, его мнение едва ли могло иметь какое-то значение, учитывая, что он был официально признан невменяемым, и в данный момент находился в Тридцать Четвертом госпитале психосоматического здоровья под патронажем Ассоциации Абсолютной Абстиненции, Родиния, Форт Сибирь, Первое Имперское Кольцо, Квадрант 1—1DC.

В то время, как Дэниэл Ланкастер выступал на поэтических чтениях и наслаждался воистину грандиозным успехом, пациента из палаты Шестнадцать-люкс санитары волокли по коридору в кабинет главного врача Тридцать Четвертого. Пациент никуда идти не хотел и сильно упирался, но он был один, стар и немощен, а санитаров было трое, таких же здоровых и величественных, как многовековые дубы в парке при госпитале. Вели они себя, впрочем, с пациентом в высшей степени корректно и обходительно, и носили не белую униформу, а костюмы и галстуки.